Содержание
Стихи о природе и о жизни
* * *
Скажите, а с вами бывает такое,
Как будто вас под руку кто-то толкнёт,
И ветер, внезапно лишая покоя,
Под окнами глухо звенит и зовёт?
И хочется бросить все книги на свете,
Уйти от тяжёлых, громоздких столов,
Уйти и послушать, как трогает ветер
Басовые струны сосновых стволов.
1956
* * *
Замани меня, степь, замани,
Обмани предрассветным туманом,
Обмани, меня, степь, обмани
Своим самым зелёным обманом.
Замани меня, лес, замани
В перелески твои и опушки,
Обмани меня, лес, обмани
Прорицаньем залётной кукушки.
Замани меня, жизнь, замани
Обещаний дырявым карманом,
Обмани меня, жизнь, обмани
Своим самым дешёвым обманом.
Замани меня, смерть, замани,
Уведи из постылого стана,
Обмани меня, смерть, обмани…
Только ты ведь не знаешь обмана!
1990
* * *
Звучала скорбно музыка…
Вокруг
лежащего в гробу – друзья в печали
смотрели на него. И как-то вдруг
достоинства его завспоминали:
каким он был и добрым, и простым,
прекрасным семьянином, и при этом
(развеем же рецензий черный дым!)
блистательно талантливым поэтом!
Вся в чёрном, тихо плакала вдова.
Торжественная скорбь в речах звучала.
И столько было нежности в словах,
каких ему при жизни не хватало…
Пока я слышу, как звенит листва,
пока я вижу всё вокруг воочью, –
скажите все прекрасные слова
при жизни мне…
А хороните молча.
ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ
Вот – приобрел я опыт жизненный.
С ним путь ровней как будто…
Но
Уж никуда тебя не вызовет
Сирень, проникшая в окно.
И пусть порой ещё проскальзывал
Лукавый чёртик в душу…
Но
Он, этот опыт, мне подсказывал,
Что – нет! Нельзя! Запрещено!..
А мне б опять былые хлопоты,
Ошибки лет весёлых…
Но
Ещё от жизненного опыта
Лекарств не изобретено!
Ну что ж – исполненный смиренья,
Судьбе я подчинился б…
Но
Куда же денусь от сирени я,
Заполонившей все окно?
* * *
Осенний тихий лес – моя душа.
Она пестра листвой воспоминаний.
И слабый ветерок прозрений ранних
листает их, листает не спеша.
Всё, всё отыщешь ты в её пределах:
слезинки блеск – блеск утренней росы,
и листья розоватые осин –
смущённостью ребяческих проделок.
Вот рыжая берёзонька родная,
и ствол её как белый-белый бинт…
Вот на него плеснулась кровь рябин,
листвы дубовой бронза наградная…
Почти совсем домашняя сирень
в метёлках рыжих бывшего цветенья –
окончен праздник, сняты украшения,
но медлит и не угасает день…
И средь сирени редкая, как случай,
и потому приметная как раз,
неопытный ласкающая глаз
(ах, эта неприметность злых колючек!) –
шиповника привядшего краса…
И тихий уж нехитрого желанья
(поосторожней тут, воспоминанья!)
свои свивает в кольца телеса…
Вот белый гриб – подарком… А подале,
где палый лист сыреет, ржаво-рыж, –
там скрюченные пальцы корневищ –
воспоминаньем грустным о подагре…
То свет, то тень. Увы, все чаще – тень…
Она все чётче, все скульптурней лепит,
хоть поросли ещё наивен лепет,
и, праздничный, ещё он медлит, день!
Ах, эти дни – они ещё теплы…
Но срок придет – и за одну неделю
лес отшумит стоцветною метелью
и обнажит, как истину, стволы.
МУЗЫКА
Литая медь стволов сосновых
чугунной стала в час ночной.
Лес, утонув в снегах пуховых,
морозной полон тишиной.
Лишь белотелые берёзы,
такие хрупкие на вид,
порой заропщут на морозы
да ель зубами заскрипит.
В ответ ей эхо ухнет гулко,
и снова тишь… Но вся она,
как музыкальная шкатулка,
мелодией начинена.
Весть лес, застенчивый и гордый,
звенящей тишью той налит,
как пауза перед аккордом,
который душу опалит.
И на холодных струнах лунных
остро мерцающих лучей
лежит мотив смычков чугунных,
ещё неслышный и ничей.
Он ждёт, безгласный и безвестный,
лишь вдохновенья моего…
Так оживи, проснись, воскресни!
Я разрешаю торжество!
Звучи! В берёзах белокорых
пусть оживают предо мной
все “Лебединые озёра”
великой музыки лесной!
Сосулек звонкое стаккато
разлейте, лунные лучи,
в лесную “Аппассионату”…
Звучи же, музыка, звучи!
Смешай и слей в едином хоре
лучи и сосны, тень и свет…
Я – твой Чайковский, твой Бетховен!
А без меня – тебя и нет!
ЗОЛОТАЯ СЕРЕДИНА
О середина золотая!
Не всем известно, что она –
не точка круга – та, какая
всегда “равноудалена”.
Остыв душой, во всём изверясь,
вокруг себя замкнешь ты круг,
где в середине будет серость
и – никаких уже “а вдруг…”.
Нет! Золотая середина –
не место теплое в раю:
она – и снежный блеск вершины,
и вздох у бездны на краю.
* * *
Когда твоя душа мертва,
не сей в ней новой страсти зёрна, –
они, в ней легшие покорно,
умрут, проклюнувшись едва.
Когда твоя душа мертва,
не говори слова пустые, –
в сухой песок её пустыни
уйдут беспамятно слова.
Когда твоя душа мертва,
не сей в ней зёрна сожаленья, –
пусть прорастёт сперва забвенья
неумолимая трава…
И жизнь войдёт в свои права.
1971
* * *
Ко мне приходит музыка во сне…
Она меня волнует и тревожит
и смутно обещает что-то мне,
но пробудить от сна она никак не может –
та музыка, пришедшая во сне.
Ко мне приходит музыка во сне…
Мелодии таинственные льются,
стараются проникнуть в душу мне,
О, хоть бы раз нечаянно проснуться,
когда приходит музыка во сне!
Ко мне приходит музыка во сне…
Но утром, пробудившись ото сна, я
никак не вспомню, что сулила мне,
волнительное нечто обещая,
та музыка, пришедшая во сне!
В КУКОЛЬНОМ ТЕАТРЕ
Грозил длиннющий вечер
скукой нам.
Но – поборол остатки лени я,
Билеты взял,
и вот мы в кукольном
Театре
смотрим представление.
Над размалёванными куклами,
Над их поступками нелепыми
И над невероятно глупыми
Речами их
смеялись слепо мы.
А те кривлялись вновь отчаянно,
И смехом зал
ответно вспыхивал...
Я вдруг заметил,
что, печальная,
Ты неожиданно притихла.
Склонясь к тебе
под гул нестройный
Смеющихся над новой рожею,
Я спрашивал, обеспокоенный:
- Скажи мне, что тебя встревожило?.. –
А ты, ломая пальцы белые,
Сказала грустно,
вперив в них очки:
- Зачем, скажи,
т а к и м и сделал их
Тот, кто их дергает за ниточки!.. –
Тебя не понявший тогда ещё
И думая: «Какая странная!» -
Сказал тебе я утешающе:
- Так это ж куклы
деревянные!
1956
НАД КОЛЫБЕЛЬЮ
Спи, девочка моя.
Отец твой
тебе расскажет сказку. В этой сказке
нет вымысла ни капли – всё здесь правда,
как правда то, что океан велик
и что прекрасно небо...
Ну так слушай.
Сначала расскажу тебе про небо:
глубокое и чистое, оно
ещё хранило утреннюю свежесть.
Спокойная его голубизна,
лучившая свой ровный свет над миром,
была так бесконечно далека,
что даже мысль в той дали беспредельной
терялась, не сумев достигнуть грани,
решив, что нет совсем её...
Внизу,
уставивши тоскующее око
в невозмутимость неба голубую,
ворочался, вздыхая, океан,
большой и сильный.
Между ним и небом,
крикливы, как базарные торговки,
сновали чайки, ссорясь иногда
из-за рыбёшки.
Что им до того,
что океан так тяжело вздыхает,
а небо так безмолвно.
Их мечта
довольствовалась первой же селёдкой,
утащенною ловко из-под носа
соперницы...
А океан вздыхал,
и грудь его вздымалась всё сильнее,
и вот уж наступила тишина,
перед которой замерли в испуге
сварливые и суетные птицы,
запрятавшись в расщелины.
А небо
тревожной тишиной удивлено,
оглядывалось медленно.
И вдруг
увидело: бездонною тоскою,
с желаньем дерзким смешаною разом,
в него упёрся океаний глаз.
И небо на мгновение смутилось.
И маленькое облачко, как тень
сомненья и тревоги затаённой,
на ясное лицо легло.
Потом
второе появилось рядом с первым,
потом ещё, ещё...
И заклубились
взволнованно.
А океан тянул
всё выше волн тоскующие руки.
Они вздымались и, упав бессильно,
тянулись снова...
И, себя не помня,
ему навстречу руки облаков
порывистое небо устремило.
И заметался с рёвом океан,
и ахнуло, ломая руки, небо,
и молния слепящая, сверкая,
соединила на мгновенье их!
И на мгновенье всё перемешалось –
волна и туча, океан и небо.
И слёзы ливня хлынули...
Потом
ещё метался долго океан.
И снова ввысь унёсшееся небо
роняло капли с высоты своей...
И, выбравшись из глубины расщелин,
кричали чайки громко и злорадно,
что океан – о, кто бы мог подумать! –
сам океан – метался, как мальчишка!
И что недосягаемое небо,
спокойное и гордое – да-да! –
покрыто было чернотою туч
и плакало!..
Спи, девочка моя.
Пускай тебе приснится, что глядит
в твою кроватку небо голубое
и что тебя качает в колыбели
огромный и спокойный океан.